«Орел» в походе и в бою. Воспоминания и донесения участников Русско-японской войны на море в 1904–1905 годах - Коллектив авторов

таком большом расстоянии раньше никогда не стреляли. Самое большее, что в Ревеле в Артиллерийском отряде стреляли, так это на 25 каб[ельтовых] (5 верст), и это считалось уже страшно большим расстоянием, а тут вдруг в бою пришлось стрелять впервые на 50 кабельтовых.

2) При совершенно чистом небе над поверхностью моря было туманно. За 70 кабельт[овых] едва были видны силуэты кораблей, и т. к. наши суда были выкрашены в черный цвет, а японские в серый, то очевидно, японцы нас яснее видели, чем мы их.

3) Наши снаряды дурного качества: почти совсем не разрывались. Это можно считать неопровержимым[351].

4) У нас оптические прицелы к орудиям даже ко дню ухода из Кронштадта не все были установлены, и комендоры никогда ими не пользовались, а японцы с начала войны ими пользовались. Японцы поэтому имели время и случай заменить (заметить. – Р.К.) их недостатки и устранить их, а мы только могли заметить их во время боя. Мне один комендор говорил, что после первого же выстрела в бою прицел оказался негодным, стекло от первого же выстрела загрязнилось (покрылось налетом), и пришлось стрелять без прицела, на глазок, на авось. Я здесь должен оговориться, что об этом я не говорил с артиллерийским офицером, а говорю это только со слов стрелявшего в бою комендора.

5) Затем, когда удачными выстрелами были сбиты дальномеры, пришлось расстояние определять также на глазок.

6) Преимущество в ходе было на стороне японцев, так как они могли явиться на бой с очищенными подводными поверхностями в своих доках и запасшись углем наилучшего качества. Чего нельзя сказать относительно наших судов. Еще мог бы сказать несколько пунктов, и весьма существенных, но пока воздержусь.

Пожалуй, добавлю еще, что если сравнивать обе эскадры до боя, то кроме всего прочего сама по себе по артиллерии японская эскадра была сильнее[352]. Такое, по крайней мере, было мнение многих.

И вот нас при таких условиях послали в бой, вернее, на убой. Перед боем, когда мы стояли еще в Камране, то один капитан с германского угольщика показывал гонконгскую газету, которая, со слов японских компетентных лиц, авторитетно утверждает, что русская эскадра идет на погибель прямо в пасть.

По-моему, наш поход по риску был не менее риска брандеров японских, пришедших в Порт-Артур[353], с тою только разницею, что там был смысл, а здесь безрассудство».

«Что мы вреда никакого не принесли бы японцам, так это можно было убедиться, побывав, как, например, я и другие офицеры, на первоклассном броненосце «Осаки» («Асахи». – Р.К.), на котором нас и доставили в Майджуро (Майдзуру. – Р.К.). Этот броненосец был совершенно целехонек. Был только один след пролетевшего снаряда и что <Так!> должно быть небольшого[354]».

РГАВМФ Ф. 763. On. 1. Д. 323. Л. 50–57. Подготовка к печати и комментарии Р.В. Кондратенко

Странички из дневника сигнальщика с эск[адренного] брон[еносца] «Орел» В. [П.] Зефирова

Зефиров Василий – сигнальный квартирмейстер. По некоторым данным, учился в Ярославской духовной семинарии. Перед призывом в начале Русско-японской войны, по словам А. С. Новикова-Прибоя, учился в Художественном училище барона Штиглица.

26-го апреля. День этот был для меня одним из памятных радостных в нашем семимесячном походе. Давно и с нетерпением ожидаемый нами отряд судов третьей Тихоокеанской эскадры под начальством контр-адмирала [Н.И.] Небогатова сегодня соединился с нашей Второй эскадрой в[ице]-адмирала [З.П.] Рожественского. День был прекрасный. На небе ни облачка. Легкая мгла чуть-чуть закрывала резкую линию горизонта и воды. Было 9 часов утра, когда мы выходили из французской бухты Ван-Фонг крейсировать невдалеке от нее, поджидая вышеупомянутый отряд, который по предположению начальства должен был прийти еще вчера. Многие из нашей братии уже отчаялись в том, что идет ли уже давно ожидаемая часть эскадры. Не «пушка» ли это (как говорят моряки про ложные слухи). Я стоял на мостике и мысленно рисовал себе картину нашей эскадры, усилившейся еще четырьмя, хотя не завидными, но все же судами, с грозным названием «броненосцы». Мы знали, что они нам существенной пользы принести не могут, благодаря слишком большой разнотипности. Ход их не мог соответствовать нашему, артиллерия слабая, а про их броню и говорить нечего, существовала она на них или нет, а если и существовала, то, во всяком случае, такая, что судно не могло по ней именоваться броненосцем. Про ход нечего и говорить – это болезнь наших судов, а рули… О, несчастные рули… Сколько мы с ними приняли горя, знает только главнокомандующий да рулевой. Но нам нужна была эта боевая единица, которая какова бы ни была, но все же могла бы часть выстрелов неприятеля принять на себя, да и количество орудий все-таки подкрепило бы наши боевые силы.

<…>

Стоя на верхнем мостике, я смотрел в голубовато-мглистую красивую даль, поджидая дорогих гостей. Нет… скорей братьев, идущих разделить с нами все тяжести трудного похода, разделить ожидающую нас участь и быть свидетелями причин гибели русского флота. Было одиннадцать часов дня, когда беспроволочный телеграф «Мономаха» принес весть о присутствии на таком-то румбе искавшего нас отряда контр-адмирала Небогатова. Вооруженные биноклями и трубами глаза сигнальщиков и г[оспод] офицеров начали осматривать окружающий горизонт на N и NO. Часы показывали 2, как показались сначала дымки, затем мачты транспортов, силуэты которых делались все яснее и яснее. Наконец, показался и «Николай», в кильватер которому шли три меньших брата, как прозвали мы «Апраксина», «Синявина» и «Ушакова», и крейсер первого ранга «Владимир Мономах». Невдалеке от них шел красивый белый госпиталь «Кострома». В два с половиною часа отряд пяти боевых судов, вновь прибывших, выстроившись в кильватер, огибал нашу эскадру, идя навстречу и обходя кругом с левой стороны на правую. Радостные крики «ура» оглашали окружающее пространство. (Мы еще в то время шли самым малым ходом.) Прибывшие суда перешли на правую сторону, а наши застопорили машины. Поравнявшись с «Суворовым», «Николай» остановился, спустил шлюпку, и контр-адмирал Небогатов поехал на «Суворов», где его уже встречал командующий второй Тихоокеанской эскадрой. Я смотрел в бинокль. Адмиралы расцеловались и пошли в кают-компанию, после чего судам дан был малый ход.

27-го все вновь прибывшие суда ушли грузиться в бухту, мы же остались крейсировать около нее, a 1-ro мая всей эскадрой пошли во Владивосток. Переход остался самый трудный. Время проходило в занятиях и перегрузке угля. Артиллеристы упражнялись в наводке орудий на отдалявшиеся и приближавшиеся «Жемчуг» и «Изумруд», дальномерщики сличали свои дальномеры, а сигнальщики только-только успевали подымать и разбирать сигналы.

5-го грузили